Боль за обездоленное детство

Лукашина Галина Сергеевна. Общий стаж педагогической работы [на момент написания этого материала] — 48 лет, из них 46 работает в одной школе-интернате города Ногинска Московской области. С 1964 года директор школы. Заслуженный учитель, почетный гражданин города. Часто выступает на методических совещаниях и имеет печатные работы по системе обучения и воспитания детей с задержкой развития, трудно воспринимающими общеобразовательную программу.

Интервью с Галиной Сергеевной провела Вера Клочкова.

Вера Клочкова:

— Галина Сергеевна, наш журнал о человеке, о его жизни, естественно, и о воспитании детей. Вы очень много лет посвятили детям и очень интересна Ваша судьба. Хотелось бы поговорить о направлении Вашей педагогической работы.

Галина Лукашина:

— Судьба моя очень проста, видимо богом было определено, что я стану педагогом. В роду у меня много педагогов: мама, дядя, тетя, наверное, это и повлияло на мой выбор профессии. Когда меня жизнь занесла в институт связи, я там смогла проучиться только год, и поняла сразу: «Это не мое». Потом институт педагогический, а после, с 1959 года, — интернат, где я работала завучем, а с 1964 года — директором. В те годы интернат был несколько иным. В нем находились дети из семей с материальными или духовными недостатками. Интернат помогал поставить ребенка из такой семьи на ноги. Но с годами в нашем государстве стали происходить такие процессы, которые навели на серьезные размышления педагогов-методистов. Стало появляться больше детей, которым общеобразовательная программа обычной школы трудна. Это началось с 1982 года. Интернаты Московской области обратились к духовному поиску. Все педагоги, и я, в том числе, задумались: «Что дальше делать?». И вот, с 1982 года появилось направление, которое должно было помочь детям с задержкой развития, трудно воспринимающим общеобразовательную программу. Их выделили в большую группу обучения и воспитания седьмого вида. Это дети, которые в силу генетических обстоятельств, невнимания родителей к их здоровью отставали в развитии, но отставание было не на органическом уровне. Его можно было устранить при определенной программе и внимании. Я увлеклась этим направлением. В те годы существовал очень работоспособный состав преподавателей коррекционной лаборатории академии педагогических наук. Такие специалисты, как Галина Капустина, Светлана Шевченко, возглавили это направление. Они дали мне очень многое, оказали большую помощь в понимании коррекционного метода. Шли годы. Дети вырастали, отставание у них уходило. Они имели возможность поступать в 10-е классы, в техникумы, институты. Таких примеров у меня много.

Здесь и далее на фото сцены из спектакля школьного театра

Но на нашу страну обрушилась другая беда — сиротство. Установить год возникновения этой проблемы я даже не могу. Просто стал сильно меняться детский контингент. Это уже были дети не из семей с материальной недостаточностью, а из семей, где внедрялся алкоголизм, даже прабабушки были алкоголичками. Тут ведь еще что характерно: если допустить какое-то недоразвитие в одном поколении, не устранить его педагогическими или медикаментозными средствами, если эту еще неорганику не заметить, то потом она во 2-м, 3-м поколении становится как бы необратимой и дети отличаются более глубокой задержкой развития. Таких детей сейчас очень много — это первое. И второе — очень много детей-сирот.

Проблема сиротства, как ни странно, охватила нашу страну. Я работала с сиротами и в молодые годы. Но это были сироты беды. А сейчас это сироты легкомысленного поведения родителей. И с этими сиротами работать нужно более плотно, справляться с ними гораздо труднее. Какая здесь требуется методика? Первое основное правило — любовь к этим детям, любовь и умение прощать. Второе, что обязательно, — требовательность и способность педагога-воспитателя все замечать. Не ставить каждую ошибку «как лыко в строку», а пропускать ее через себя и думать: «А как с ребенком быть дальше, как к этому вернуться?».

Когда дети подрастают, они должны понимать, что у нас, взрослых, существуют свои мнения, достоинство. В моей практике есть дети, которым уже 17–18 лет, и подчас они переходят на тот тон, которым не должны разговаривать с матерью, с воспитателем, с директором. Здесь надо уметь показать им, что они переступили грань, нужно уметь обидеться и вовремя найти черту, за которой обида перестанет существовать.

Я люблю своих ребят, и мне очень хочется их довести до того момента, когда они смогут самостоятельно жить.

Это очень трудно, потому что, несмотря на обилие законов и всяких постановлений, такие учителя, как наши, имеют недостаточную материальную базу. Я не знаю, как в других районах, но у нас появились интернаты, совмещенные с детскими домами. Получилась своеобразная «двухъярусность»: с одной стороны, — семейные дети, которые требуют забот не меньше, ибо пришли из очень тяжелых семей, и с другой стороны, — сироты. Мы в своем интернате их не называем сиротами. Мы отказались от этого термина и называем их «воскресниками», потому что они живут у нас субботу и воскресенье. Дети настолько привыкли к этому, что, даже передавая друг другу вещи, кричат: «Это надо отнести в спальню к воскресникам».

Я хочу подчеркнуть, что при обилии законов у нас и в других интернатах недостаточная материальная база. В интернатах очень трудно внедрять принципы семьи, а они нужны. Жить в условиях даже хорошего общежития — проблематично. Если, покидая интернат, воспитанники попробуют строить жизнь по общежитскому принципу, то ничего не получится. У меня есть пример: была у нас девочка. Вышла из интерната по-доброму, по-хорошему. Мы ее выдали замуж, было все: народные обряды, подарки, ЗАГС, квартира.

Однако наша воспитанница была не приспособлена к семейной жизни, с одной стороны, а с другой стороны, видимо, она пошла в мать, ведь принцип генетического наследия никак не списать. И вот уже полгода мы не в состоянии исправить ее жизнь на расстоянии. Она за три месяца до окончания бросила техникум, в котором училась, и стала бродить по подругам. Еще в начале брака ко мне прибежал ее муж, а я его знала давно, и сказал:

— Поговорите с ней! Она даже ничего не готовит!

В интернате они живут за спиной у взрослых. Они встали, пришли в столовую, поели, то же самое в обед, то же самое вечером. А вот создать это в семье они не умеют. И у меня возникла проблема: срочно нужно создать хороший, большой кабинет-квартиру, где было бы все для жизни, чтобы воспитанницы могли научиться, конечно, под руководством взрослых, приготовить еду, накрыть на стол, заварить чай, разлить его, посидеть за столом, найти тему для разговора. Для этого нужны специалисты, добрые, сердечные люди. Но все упирается в материальную сторону. У нас есть две комнаты, из которых можно сделать квартиру, но на это нужны очень большие средства. Переоборудованием этих двух комнат в квартиру я сейчас и занимаюсь.

Еще хочу сказать: добро — второй рычаг управления по отношению к этим детям. Любовь и добро связаны. И надо, чтобы дети это добро чувствовали.

Приведу такой пример: перед Новым годом мы, взрослые, дважды собирались на посиделки в детских спальнях, в игровых. Мы приносили конфеты, еще что либо вкусное. Пили чай, говорили о жизни. Мне кажется, что эти посиделки с чаем — крупицы семейного очага, которые так нужны нашим детям. Если их не научить вести себя в семье, то они просто-напросто пропадут.

— Получается, что у вас две категории детей: дети-сироты, которые у вас живут постоянно, и дети из трудных семей. А таких детей у вас много?

— У нас в настоящее время 115 человек всего, из них 40 — сироты.

— А остальные дети все таки имеют семью, возвращаются в нее в выходные, или каждый день уходят?

— Нет, они уходят в выходные и праздничные дни, но уже с сентября мы троих изъяли из семьи, имея приказ управления, потому что это были тяжелые семьи.

— То есть, уходя на выходные, они возвращаются опять неуправляемыми, «тяжелыми»?

— На первый взгляд, хорошо, что они пришли в семью, но, к сожалению, не в каждой семье они нашли то, что нужно для жизни. Так что это очень сложная проблема.
И еще одна проблема, которая возникает у нас, — это их будущее. И опять-таки, законов множество. Я, например, много читаю, слушаю передачи, но законы настолько завуалированные и настолько непонятные, что только диву даешься. Бумаг огромное количество, а конкретного дела нет. Если бы я могла к диктофонной записи дать фотографии тех квартир, из которых мы изымаем детей, то у зрителей зашевелились бы волосы на голове. Это квартиры, в которых дети не могут жить, которые много лет никто не восстанавливает, потому что у ЖЭКа на это нет средств.

— Я знаю Вас много лет, знаю, что на Вашем энтузиазме держится интернат. Расскажите, как менялось за годы Вашей работы отношение официальных структур к этому направлению, к таким детям. Я уверена, что этого интерната уже и не было бы, если бы не Ваша сила, Ваш авторитет, Ваше желание делать дело, помогать детям, собирать их под этой крышей.

— Сравнивать прошлое и настоящее очень трудно: много было плохого в прошлом. Но мне тогда, во времена партийной системы, не приходилось работать с таким количеством сирот. Были определенные детские дома, о которых я мало знала. Я бывала в одном детском доме. Сейчас его уже нет. Вот там доминировал принцип семьи. Там были очень хорошие люди, уют и какой-то семейный дух.

Когда к нам приходят посторонние люди, они говорят, что у нас «пахнет домом». И это мне очень приятно. Но, тем не менее, меня озадачивает другое: у многих этих детей нет жилья.

Приведу пример. У меня есть девочка, я ее очень люблю и зову Рыжим Мышонком. У нее очень красивые волосы, голубые глаза. Судьба ее такова: в семье 8 детей и пропащая мать. Матери мы не видели никогда. По первым детям она была лишена материнства, а по Танюшке вопрос решался заочно. И когда я Таню готовила к этому моменту, чтобы она правильно себя повела, девочка только сказала мне:

— Если бы я встретила свою мать, я бы ее задушила.

— Значит, она ее тоже не видела?

— Нет. Детей разбросало по разным детским домам, а Танюша почему-то попала к нам. Я, честно говоря, точно не знаю, какой у них был диагноз. У Тани — задержка развития и серьезно барахлило сердечко. Это мы заметили позже. Я сначала расскажу о Тане, потом о ее проблеме. Она была направлена после обследования очередной комиссией в Моники. Ей грозила операция. Я проревела полдня и не знала, куда деться. Но потом оказалось, что операция не грозит, и с какими-то очень непонятными рекомендациями ее выписали. Во времена Норд-Оста судьба свела меня с Леонидом Михайловичем Рошалем. Я благодарна этому человеку, который очень любит детей, и многое для них делает, отстаивает их права. И вот тогда я решила обратиться к нему. Он помог мне устроить Таню в кардиоцентр на Профсоюзной. Она месяц там хорошо пролечилась. И мне дали утешающие рекомендации. До 18 лет она была на инвалидности, потом ее сняли. Ей уже 19-й год. Сейчас она закончила 9 классов, прекрасно шьет, у нее хороший вкус, учится на втором курсе 80-го ПТУ города Электросталь. Этот семестр она закончила с одной тройкой по литературе — не смогла правильно ответить на вопрос о судьбе Раскольникова. Я ее успокоила, сказала, что это не так страшно. Но будущего у этой девочки нет. Я не знаю, что делать. Зарегистрирована она в 18-метровой комнате на пятерых с братьями и сестрами. Там жить невозможно. Сейчас она вернулась в интернат. У меня есть такая группа, я их называю студентами.

— Получается, что дети выходят из школьного возраста, становятся студентами, а деться им некуда, они продолжают жить в интернате, а воспитатели не могут перестать о них заботиться?

— Да, к сожалению, проблем хватает. Мы стараемся помочь ребятам: кому-то устроиться в общежитие, кому-то восстановить жилье, которое им принадлежит по закону.

— Как много выпусков было в Вашей практике?

— Выпуски мои начались, когда я была еще завучем. В начальные времена у нас классы были большими (20–25 человек), сейчас только 12— 14 человек в классе. Очень многим интернат действительно помог. Вот вчера, ровно в 12 прозвенел звонок. Позвонила моя ученица и сказала: «Поздравьте меня, Галина Сергеевна, я стала бабушкой». Можете себе представить, какой это был выпуск? Я ее спросила: «Неужели ты помнишь меня?» — «Да!»

— А много таких детей, которые к Вам приезжают, звонят?

— Много. С некоторыми я знакома даже семьями. Однажды пришел бывший воспитанник, который после выпуска поехал на север, где устроил свою жизнь. И вот, приехав сюда, он сразу побежал в интернат! Мне очень приятно, что он нашел место в жизни. Еще один выпускник, Павлик, познакомил меня со своей семьей; он теперь часто захаживает сюда. Таких детей много. Даже те, к которым предъявлялись очень строгие требования.

Здание интерната

— Работать в таком учреждении непросто. Хотелось бы услышать о коллективе педагогов и воспитателей.

— Очень непросто, зарплата у педагогов невелика, надбавка всего 20%. У нас еще остались ветераны, а молодежь приживается с трудом: небольшая зарплата и очень трудные дети.

— Наверное, самоотверженность сейчас уже не в цене?

— Да, я думаю больше у стареющего поколения. Я еще вот что хочу сказать. У нас в стране народное образование держится на помощи родителей: платные услуги, кружки, занятия. В интернате помощи родителей практически нет.

— Расскажите немного о финансировании. Все-таки это гособеспечение. Достаточно ли его? Или вы какими-то способами добываете деньги сами?

— Я думаю, правильнее было бы поставить все интернаты и школы на государственное финансирование. Пока, по моему, этого никто не понимает. Создается впечатление, что Министерство образования занято высшим образованием и очень плохо представляет, сколько таких учреждений, как наше, нуждаются в помощи.

Мы занимаемся по общим учебникам, но нашим детям нужна коррекция, должен быть огромный раздаточный методический материал, большое количество специальных книг, способствующих развитию мышления. Это все имеется на рынке, в специальных магазинах, но мы туда обратиться не можем. Нам дают деньги только на карандаши, тетради, ручки. Я ищу способы, но ведь это тоже очень трудно. Не каждый человек в тебя поверит, не каждый поймет, что для этого нужно ехать в Москву, долго подбирать подходящие пособия для этих детей. Усвояемось материала низкая. Многие усваивают его с 5-й, 6-й, а то и с 10-й подачи. А подачи должны быть красочными, запоминающимися.

— Галина Сергеевна, я знаю, что в вашем интернате есть совершенно уникальный метод работы с детьми данного профиля. Рассжите о нем, пожалуйста.

— Больше 12 лет у нас существует детский театр «Карнавал», который по сути своей является нашим реабилитационным центром. Через него прошло очень много детей.

Два энтузиаста — Сергей Стариков и Любовь Грачева — занимаются с детьми постановкой речи, учат их двигаться, образно выражать свои мысли и чувства.

На нашем счету более 14 серьезных постановок, от больших спектаклей до коротких мизансцен и интермедий, нужных в различных воспитательных мероприятиях. Нас очень хорошо знают и принимают в нашем городе.

Мы играли на профессиональной сцене Ногинского областного драматического театра, в концертных залах и домах культуры Москвы.

Спектакль «Четыре класса войны», поставленный к 60-летию Победы, посмотрели большинство учащихся школ и ветераны города и района. Он не оставил равнодушным никого.

В октябре 2004 года театр ездил на фестиваль детских европейских театров в Германию, в город Линген, со спектаклем «Вольные псы». Ребята покорили немцев своей игрой, снявшей языковой барьер.

В заключение хочу сказать, что все-таки школы нашего типа нужны. Их достоинства в том, что программа общеобразовательной школы с корректирующей направленностью позволяет детям в дальнейшем встроиться в жизнь. Конечно, количество часов, необходимых для осуществления этой программы, приходится увеличивать по сравнению с обычной школой. Желательно разработать больше методических пособий в дополнение к учебникам. И обязательно должна быть улучшена материальная база.

* * *

Интервью было опубликовано в № 2(5) за 2006 год